спектаклей, которые он оформ-
лял. А потом он привел меня в
театр, как художника по костю-
мам и страшно боялся, как бы я
не облажалась. А потом страшно
гордился, когда меня стали при-
глашать в другие театры в штат,
и когда в Оренбург стали звать
главным художником. И всегда и
всем представлял меня – это мой
«киндер»
. Я тогда бесилась, когда
он меня так называл.
Когда мама лежала в больнице,
и мы с ней разговаривали о моей
будущей работе, она меня по-
просила: «Пожалуйста, работай
вместе с отцом, он столько может
дать тебе». Так странно, что она
так настаивала тогда, и этот раз-
говор оказался пророческим. А
через несколько дней ее не стало.
И мы действительно стали рабо-
тать вместе в Волгограде, а потом
ездить на постановки в Пятигорск
и Оренбург.
Отец не очень-то был озабочен
тем, как и что о нем говорят. Его
больше интересовало его соб-
ственное мнение о людях, кото-
рых он встречал в жизни, а не то,
как его обсуждают. Так и с доку-
ментами, письмами и фотографи-
ями. Занимаясь всю свою жизнь
собиранием этикеток, шрифтов,
различных материалов для своих
будущих постановок, со-
держа свои собственные
коллекции в строгом
порядке, подшитыми в
папках, пронумерован-
ными и с ярлыками, он
так и не нашел времени,
а впоследствии и сил, для
содержания семейного
архива.
Фотографии,
письма (а мама писала
ему все годы, которые
он учился в институте в
Ленинграде, и все эти письма он
сохранил), документы так и оста-
лись не разобраны и рассортиро-
ваны по папочкам, как он это лю-
бил. А может, он просто не смог.
Он несколько раз принимался за
это наследство после маминой
смерти, но так и не довел дела
«Почти все, что я
знаю про театр, я
знаю от отца.
За эти 14 лет мы
сделали вместе
около 15 спекта-
клей, в которых он
был художником-
постановщиком, а
я – художником по
костюмам.»